СТИХИ О ЗНАМЕНИТЫХ РОССИЯНАХ: А.С. ПУШКИН

К Пушкину

О Пушкин, Пушкин! Кто тебя
Учил пленять в стихах чудесных?
Какой из жителей небесных,
Тебя младенцем полюбя,
Лелея, баял в колыбели?
Лишь ты завидел белый свет,
К тебе эроты прилетели
И с лаской грации подсели...
И музы, слышал я, совет
Нарочно всей семьей держали
И, кончив долгий спор, сказали:
"Расти, резвись – и будь поэт!"
И вырос ты, резвился вволю,
И взрос с тобою дар богов:
И вот, блажа беспечну долю,
Поёшь ты радость и любовь,
Поёшь утехи, наслажденья,
И топот коней, гром сраженья,
И чары ведьм и колдунов,
И русских витязей забавы...
Склонясь под дубы величавы,
Лишь ты запел, младой певец,
И добрый дух седой дубравы,
Старинных дел, старинной славы
Певцу младому вьет венец!
И всё былое обновилось:
Воскресла в песне старина,
И песнь волшебного полна!
И боязливая луна
За облак дымный хоронилась
И молча в песнь твою влюбилась..
Всё было слух и тишина:
В пустыне эхо замолчало,
Вниманье волны оковало,
И мнилось, слышат берега!
И в них русалка молодая
Забыла витязя Рогдая,
Родные воды – и в луга
Бежит ласкать певца младого...
Судьбы и времени седого
Не бойся, молодой певец!
Следы исчезнут поколений,
Но жив талант, бессмертен гений!..
(Ф. Глинка, 1819)

(Написано в связи с высылкой Пушкина из Петербурга и, как указал сам Ф. Глинка, «Стихи сии написаны за год перед сим, по прочтении двух первых песней «Руслана и Людмилы».)

Смерть поэта

Погиб поэт! — невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один как прежде... и убит!
Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор,
И жалкий лепет оправданья:
Судьбы свершился приговор.
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь...— Он мучений
Последних вынести не мог:
Угас как светоч дивный гений,
Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно
Навел удар... спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. из далека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..

И он убит — и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?..

И прежний сняв венок — они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шопотом насмешливых невежд,
И умер он — с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.

Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
------
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вам суд и правда — всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
(М. Лермонтов, 1837)

29-е января 1837

Из чьей руки свинец смертельный
Поэту сердце растерзал?
Кто сей божественный фиал
Разрушил, как сосуд скудельный?
Будь прав или виновен он
Пред нашей правдою земною,
Навек он высшею рукою
В "цареубийцы" заклеймен.

Но ты, в безвременную тьму
Вдруг поглощенная со света,
Мир, мир тебе, о тень поэта,
Мир светлый праху твоему!..
Назло людскому суесловью
Велик и свят был жребий твой!..
Ты был богов орган живой,
Но с кровью в жилах... знойной кровью.

И сею кровью благородной
Ты жажду чести утолил –
И осененный опочил
Хоругвью горести народной.
Вражду твою пусть тот рассудит,
Кто слышит пролитую кровь...
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..

(Ф. Тютчев)

Памяти Пушкина

Мы чтить тебя привыкли с детских лет,
И дорог нам твой образ благородный;
Ты рано смолк; но в памяти народной
Ты не умрешь, возлюбленный поэт!

Бессмертен тот, чья муза до конца
Добру и красоте не изменяла,
Кто волновать умел людей сердца
И в них будить стремленье к идеалу;

Кто сердцем чист средь пошлости людской,
Средь лжи кто верен правде оставался
И кто берег ревниво светоч свой,
Когда на мир унылый мрак спускался.

И всё еще горит нам светоч тот,
Всё гений твой пути нам освещает;
Чтоб духом мы не пали средь невзгод,
О красоте и правде он вещает.

Все лучшие порывы посвятить
Отчизне ты зовешь нас из могилы;
В продажный век, век лжи и грубой силы
Зовешь добру и истине служить.

Вот почему, возлюбленный поэт,
Так дорог нам твой образ благородный;
Вот почему неизгладимый след
Тобой оставлен в памяти народной!
(А. Плещеев, 1880)

Болдинская осень

Везде холера, всюду карантины,
И отпущенья вскорости не жди.
А перед ним пространные картины
И в скудных окнах долгие дожди.

Но почему-то сны его воздушны,
И словно в детстве – бормотанье, вздор.
И почему-то рифмы простодушны,
И мысль ему любая не в укор.

Какая мудрость в каждом сочлененье
Согласной с гласной! Есть ли в том корысть!
И кто придумал это сочиненье!
Какая это радость – перья грызть!

Быть, хоть ненадолго, с собой в согласье
И поражаться своему уму!
Кому б прочесть – Анисье иль Настасье?
Ей-богу, Пушкин, все равно кому!

И за полночь пиши, и спи за полдень,
И будь счастлив, и бормочи во сне!
Благодаренье богу – ты свободен –
В России, в Болдине, в карантине...
(Д. Самойлов)

наверх ▲

Пушкинскому дому

Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук!
Звук понятный и знакомый,
Не пустой для сердца звук!

Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!

Не твоих ли звуков сладость
Вдохновляла в те года?
Не твоя ли, Пушкин, радость
Окрыляла нас тогда?

Вот зачем такой знакомый
И родной для сердца звук —
Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук.

Вот зачем, в часы заката
Уходя в ночную тьму,
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
(А. Блок. Стихотворение написано накануне 84-й годовщины смерти Пушкина.)
 

К Пушкину

Известно мне: доступен гений
Для гласа искренних сердец.
К тебе, возвышенный певец,
Взываю с жаром песнопений.
Рассей на миг восторг святой,
Раздумье творческого духа
И снисходительного слуха
Младую музу удостой.
Когда пророк свободы смелый,
Тоской измученный поэт,
Покинул мир осиротелый,
Оставя славы жаркий свет
И тень всемирный печали,
Хвалебным громом прозвучали
Твои стихи ему вослед.
Ты дань принес увядшей силе
И славе на его могиле
Другое имя завещал.
Ты тише, слаще воспевал
У муз похищенного галла.
Волнуясь песнею твоей,
В груди восторженной моей
Душа рвалась и трепетала.
Но ты еще не доплатил
Каменам долга вдохновенья:
К хвалам оплаканных могил
Прибавь веселые хваленья.
Их ждет еще один певец:
Он наш – жилец того же света,
Давно блестит его венец;
Но славы громкого привета
Звучней, отрадней глас поэта.
Наставник наш, наставник твой,
Он кроется в стране мечтаний,
В своей Германии родной.
Досель хладеющие длани
По струнам бегают порой,
И перерывчатые звуки,
Как после горестной разлуки
Старинной дружбы милый глас,
К знакомым думам клонят нас.
Досель в нем сердце не остыло,
И верь, он с радостью живой
В приюте старости унылой
Еще услышит голос твой,
И, может быть, тобой плененный,
Последним жаром вдохновенный,
Ответно лебедь запоет
И, к небу с песнию прощанья
Стремя торжественный полет,
В восторге дивного мечтанья
Тебя, о Пушкин, назовет.
(Д. Веневитинов, 1826)

Лес

(Посвящено памяти А. С. Пушкина)

Что, дремучий лес,
Призадумался, –
Грустью тёмною
Затуманился?

Что Бова-силач
Заколдованный,
С непокрытою
Головой в бою, –

Ты стоишь – поник,
И не ратуешь
С мимолётною
Тучей-бурею.

Густолиственный
Твой зелёный шлем
Буйный вихрь сорвал –
И развеял в прах.

Плащ упал к ногам
И рассыпался...
Ты стоишь – поник,
И не ратуешь.

Где ж девалася
Речь высокая,
Сила гордая,
Доблесть царская?

У тебя ль, было,
В ночь безмолвную
Заливная песнь
Соловьиная...

У тебя ль, было,
Дни – роскошество, –
Друг и недруг твой
Прохлаждаются...

У тебя ль, было,
Поздно вечером
Грозно с бурею
Разговор пойдёт;

Распахнёт она
Тучу чёрную,
Обоймёт тебя
Ветром-холодом.

И ты молвишь ей
Шумным голосом:
«Вороти назад!
Держи около!»

Закружит она,
Разыграется...
Дрогнет грудь твоя,
Зашатаешься;

Встрепенувшися,
Разбушуешься:
Только свист кругом,
Голоса и гул...

Буря всплачется
Лешим, ведьмою, –
И несёт свои
Тучи за море.

Где ж теперь твоя
Мочь зелёная?
Почернел ты весь,
Затуманился...

Одичал, замолк...
Только в непогодь
Воешь жалобу
На безвременье.

Так-то, тёмный лес,
Богатырь-Бова!
Ты всю жизнь свою
Маял битвами.

Не осилили
Тебя сильные,
Так дорезала
Осень чёрная.

Знать, во время сна
К безоружному
Силы вражие
Понахлынули.

С богатырских плеч
Сняли голову –
Не большой горой,
А соломинкой...
(А. Кольцов, 1837)

наверх ▲
 

Юбилейное

Александр Сергеевич,

       разрешите представиться.

                        Маяковский.

Дайте руку!

      Вот грудная клетка.

Слушайте,

   уже не стук, а стон;

тревожусь я о нем,

      в щенка смиренном львенке.

Я никогда не знал,

         что столько

               тысяч тонн

в моей

   позорно легкомыслой головенке.

Я тащу вас.

   Удивляетесь, конечно?

Стиснул?

   Больно?

      Извините, дорогой.

У меня,

   да и у вас,

      в запасе вечность.

Что нам

   потерять

      часок-другой?!

Будто бы вода —

         давайте

            мчать, болтая,

Будто бы весна —

            свободно

               и раскованно!

В небе вон

         луна

            такая молодая,

что ее

   без спутников

         и выпускать рискованно.

Я

 теперь

      свободен

         от любви

            и от плакатов.

Шкурой

   ревности медведь

         лежит когтист.

Можно

   убедиться,

      что земля поката,—

сядь

   на собственные ягодицы

                     и катись!

Нет,

  не навяжусь в меланхолишке черной,

да и разговаривать не хочется

                        ни с кем.

Только

   жабры рифм

         топырит учащенно

у таких, как мы,

      на поэтическом песке.

Вред — мечта,

   и бесполезно грезить,

надо

   весть

      служебную нуду.

Но бывает —

         жизнь

            встает в другом разрезе,

и большое

   понимаешь

         через ерунду.

Нами

   лирика

      в штыки

         неоднократно атакована,

ищем речи

      точной

         и нагой.

Но поэзия —

      пресволочнейшая штуковина:

существует —

      и ни в зуб ногой.

Например

      вот это —

         говорится или блеется?

Синемордое,

   в оранжевых усах,

Навуходоносором

         библейцем —

«Коопсах».

Дайте нам стаканы!

               знаю

                 способ старый

в горе

   дуть винище,

но смотрите —

             из

выплывают

      Red и White Star'ы

с ворохом

   разнообразных виз.

Мне приятно с вами,—

                    рад,

               что вы у столика.

Муза это

      ловко

         за язык вас тянет.

Как это

     у вас

         говаривала Ольга?..

Да не Ольга!

         из письма

Онегина к Татьяне.

— Дескать,

      муж у вас

            дурак

               и старый мерин,

я люблю вас,

   будьте обязательно моя,

я сейчас же

   утром должен быть уверен,

что с вами днем увижусь я.—

Было всякое:

      и под окном стояние,

письма,

   тряски нервное желе.

Вот

   когда

      и горевать не в состоянии —

это,

   Александр Сергеич,

            много тяжелей.

Айда, Маяковский!

         Маячь на юг!

Сердце

   рифмами вымучь —

вот

   и любви пришел каюк,

дорогой Владим Владимыч.

Нет,

   не старость этому имя!

Тушу

   вперед стремя,

я

 с удовольствием

      справлюсь с двоими,

а разозлить —

         и с тремя.

Говорят —

   я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!

Entre nous..

      чтоб цензор не нацыкал.

Передам вам —

         говорят —

               видали

даже

   двух

      влюбленных членов ВЦИКа.

Вот —

   пустили сплетню,

         тешат душу ею.

Александр Сергеич,

         да не слушайте ж вы их!

Может,

      я

       один

         действительно жалею,

что сегодня

      нету вас в живых.

Мне

   при жизни

         с вами

            сговориться б надо.

Скоро вот

         и я

            умру

               и буду нем.

После смерти

           нам

            стоять почти что рядом:

вы на Пе,

       а я

         на эМ.

Кто меж нами?

      с кем велите знаться?!

Чересчур

   страна моя

      поэтами нища.

Между нами

      — вот беда —

            позатесался Надсон.

Мы попросим,

      чтоб его

         куда-нибудь

                  на Ща!

А Некрасов

                 Коля,

                    сын покойного Алеши,—

он и в карты,

        он и в стих,

                и так

                  неплох на вид.

Знаете его?

        вот он

            мужик хороший.

Этот

   нам компания —

                пускай стоит.

Что ж о современниках?!

Не просчитались бы,

                за вас

                    полсотни отдав.

От зевоты

        скулы

            разворачивает аж!

Дорогойченко,

        Герасимов,

            Кириллов,

                  Родов —

кар он

    однаробразный пейзаж!

Ну Есенин.

        мужиковствующих свора.

Смех!

    Коровою

        в перчатках лаечных.

Раз послушаешь..

        но это ведь из хора!

Балалаечник!

Надо,

    чтоб поэт

        и в жизни был мастак.

Мы крепки,

    как спирт в полтавском штофе.

Ну, а что вот Безыменский?!

                        Так...

ничего...

    морковный кофе.

Правда,

    есть

        у нас

            Асеев

                Колька.

Этот может.

    Хватка у него

                моя.

Но ведь надо

    заработать сколько!

Маленькая,

        но семья.

Были б живы —

            стали бы

                по Лефу соредактор.

Я бы

   и агитки

        вам доверить мог.

Раз бы показал:

        — вот так-то, мол,

и так-то...

Вы б смогли —

            у вас

                хороший слог.

Я дал бы вам

        жиркость

            и сукна,

в рекламу б

        выдал

            гумских дам.

(Я даже

    ямбом подсюсюкнул,

чтоб только

        быть

           приятней вам.)

Вам теперь

    пришлось бы

        бросить ямб картавый.

Нынче

    наши перья —

              штык

                да зубья вил,—

битвы революций

    посерьезнее «Полтавы»,

и любовь

    пограндиознее

            онегинской любви.

Бойтесь пушкинистов.

        Старомозгий Плюшкин,

перышко держа,

         полезет

            с перержавленным.

— Тоже, мол,

        у лефов

            появился

                Пушкин.

Вот арап!

    а состязается —

                с Державиным...—

Я люблю вас,

    но живого,

        а не мумию.

Навели

    хрестоматийный глянец.

Вы

  по-моему

        при жизни

            — думаю —

тоже бушевали.

        Африканец!

Сукин сын Дантес!

        Великосветский шкода.

Мы б его спросили:

    — А ваши кто родители?

Чем вы занимались

        до 17-го года?—

Только этого Дантеса бы и видели.

Впрочем,

    что ж болтанье!

            Спиритизма вроде.

Так сказать,

    невольник чести...

            пулею сражен...

Их

 и по сегодня

        много ходит —

всяческих

    охотников

        до наших жен.

Хорошо у нас

    в Стране Советов.

Можно жить,

    работать можно дружно.

Только вот

        поэтов,

            к сожаленью, нету —

впрочем, может,

        это и не нужно.

Ну, пора:

    рассвет

        лучища выкалил.

Как бы

    милиционер

        разыскивать не стал.

На Тверском бульваре

        очень к вам привыкли.

Ну, давайте,

        подсажу

            на пьедестал.

Мне бы

   памятник при жизни

            полагается по

чину.

Заложил бы

        динамиту

             — ну-ка,

                 дрызнь!

Ненавижу

    всяческую мертвечину!

Обожаю

    всяческую жизнь!

(В. Маяковский, 1924)

(Стихотворение написано к 125-й годовщине со дня рождения А.С. Пушкина.)

Пушкину

Мечтая о могучем даре
Того, кто русской стал судьбой,
Стою я на Тверском бульваре,
Стою и говорю с собой.

Блондинистый, почти белесый,
В легендах ставший как туман,
О Александр! Ты был повеса,
Как я сегодня хулиган.

Но эти милые забавы
Не затемнили образ твой,
И в бронзе выкованной славы
Трясешь ты гордой головой.

А я стою, как пред причастьем,
И говорю в ответ тебе:
Я умер бы сейчас от счастья,
Сподобленный такой судьбе.

Но, обреченный на гоненье,
Еще я долго буду петь...
Чтоб и мое степное пенье
Сумело бронзой прозвенеть.

(С. Есенин)

(Стихотворение написано к 125-й годовщине со дня рождения А.С. Пушкина.)

О Пушкине

Словно зеркало русской стихии,
Отслужив назначенье свое,
Отразил он всю душу России!
И погиб, отражая её...
(Н. Рубцов)

наверх ▲

Памятник юноше Пушкину
 

Распахнув сюртук свой, на рассвете
Он вдыхал все запахи земли.
Перед ним играли наши дети,
Липы торжествующе цвели.

Бабочки весенние порхали
Над его курчавой головой.
Светлая задумчивость печали
Шла к нему, и был он как живой.

Вот таким с собою унесли мы
И хранили в фронтовой семье
Образ нам родной, неповторимый,—
Юношу на бронзовой скамье.

И когда в дыму врага, в неволе
Задыхался мирный городок,
Ни один боец без тайной боли
Вспомнить об оставшемся не мог.

Где теперь он? Что в плену с ним сталось?
Может быть, распилен на куски?
Увезен?.. И не глухая жалость —
Злоба нам сжимала кулаки.

Пробил час наш. Мы пришли с боями.
Смял врага неудержимый вал.
В парке нас, где бушевало пламя,
Встретил опустевший пьедестал.

Но легенд светлей иные были!
Словно клад бесценный в глубь земли,
Руки друга памятник зарыли
И от поруганья сберегли.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Мы копали бережно, не скоро,
Только грудь вздымалась горячо.
Вот он! Под лопатою сапера
Показалось смуглое плечо.

Голова с веселыми кудрями,
Светлый лоб — и по сердцам людским,
Словно солнце, пробежало пламя,
Пушкин встал — и жив и невредим.
(В. Рождественский, 1946 г.)
 

И Пушкин падает в голубоватый…
 

…И Пушкин падает в голубоватый
Колючий снег. Он знает — здесь конец…
Недаром в кровь его влетел крылатый,
Безжалостный и жалящий свинец.
Кровь на рубахе… Полость меховая
Откинута. Полозья дребезжат.
Леса и снег и скука путевая,
Возок уносится назад, назад…
Он дремлет, Пушкин. Вспоминает снова
То, что влюбленному забыть нельзя, —
Рассыпанные кудри Гончаровой
И тихие медовые глаза.
Случайный ветер не разгонит скуку,
В пустынной хвое замирает край…
…Наёмника безжалостную руку
Наводит на поэта Николай!
Он здесь, жандарм! Он из-за хвои леса
Следит — упорно, взведены ль курки,
Глядят на узкий пистолет Дантеса
Его тупые скользкие зрачки.
И мне ли, выученному, как надо
Писать стихи и из винтовки бить,
Певца убийцам не найти награду,
За кровь пролитую не отомстить?
Я мстил за Пушкина под Перекопом,
Я Пушкина через Урал пронёс,
Я с Пушкиным шатался по окопам,
Покрытый вшами, голоден и бос.
И сердце колотилось безотчётно,
И вольный пламень в сердце закипал,
И в свисте пуль, за песней пулемётной
Я вдохновенно Пушкина читал!
Идут года дорогой неуклонной,
Клокочет в сердце песенный порыв…
…Цветёт весна — и Пушкин отомщённый
Всё так же сладостно-вольнолюбив.
(Э. Багрицкий, 1924)
 

Счастливчик Пушкин

Александру Сергеичу хорошо!
Ему прекрасно!
Гудит мельничное колесо,
боль угасла,
баба щурится из избы,
в небе – жаворонки,
только десять минут езды
до ближней ярмарки.
У него ремесло – первый сорт,
и перо остро...
Он губаст и учен, как черт,
и все ему просто:
жил в Одессе, бывал в Крыму,
ездил в карете,
деньги в долг давали ему
до самой смерти.
Очень вежливы и тихи,
делами замученные,
жандармы его стихи
на память заучивали!
Даже царь приглашал его в дом,
желая при этом
потрепаться о том о сем
с таким поэтом.
Он красивых женщин любил
любовью не чинной,
и даже убит он был
красивым мужчиной.
Он умел бумагу марать
под треск свечки!
Ему было за что умирать
у Черной речки.

(Б. Окуджава)
 

Встреча Пушкина с Анной Керн

 
А было это в день приезда.
С ней говорил какой-то князь.
"О боже! Как она прелестна!" –
Подумал Пушкин, наклонясь.

Она ничуть не оробела.
А он нахлынувший восторг
Переводил в слова несмело.
И вдруг нахмурился.
И смолк.

Она, не подавая вида,
К нему рванулась всей душой,
Как будто впрямь была повинна
В его задумчивости той.

– Что сочиняете вы ныне?
Чем, Пушкин, поразите нас? –
А он – как пилигрим в пустыне –
Шел к роднику далеких глаз.

Ему хотелось ей в ладони
Уткнуться. И смирить свой пыл.
– Что сочиняю?
Я... не помню.
Увидел вас –
И все забыл.

Она взглянула тихо, строго.
И грустный шепот, словно крик:
– Зачем вы так? Ну, ради Бога!
Не омрачайте этот миг...

Ничто любви не предвещало.
Полуулыбка. Полувзгляд.
Но мы-то знаем –
Здесь начало
Тех строк,
Что нас потом пленят.

И он смотрел завороженно
Вслед уходившей красоте.
А чьи-то дочери и жены
Кружились в гулкой пустоте.

(А. Дементьев)

О, Натали

Родное имя Натали —
Звучит загадочно и грустно.
Он с нею рядом и вдали
Весь полон трепетного чувства.

Летят куда-то журавли.
А он с любимой быть не волен.
Его тоску по Натали
Хранила Болдинская осень.

О, Натали, он знал,
Что нет любви без песен.
А жизнь всего одна,
И мир для счастья тесен.
О, Натали, он знал —
Над ним судьба не властна.
И не твоя вина,
Что ты была прекрасна.

Не ведал мир такой любви,
Не ведал мир такой печали.
Он ей дарил стихи свои,
Что для нее в душе звучали.

Он столько лет в нее влюблен.
Его любовь неповторима.
И в каждом звуке слышат он
Ее божественное имя.

О, Натали, он знал,
Что нет любви без песен.
А жизнь всего одна,
И мир для счастья тесен.
О, Натали, он знал —
Над ним судьба не властна.
И не твоя вина,
Что ты была прекрасна.

И даже в тяжкий смертный час
Назло сомненьям и обидам
Свою любовь в последний раз
Улыбкой вновь благословит он.

Прошли года, Пройдут века —
Его любовь осталась с нами.
И так же трепетна строка,
И так же искренне признанье.

О, Натали, он знал,
Что нет любви без песен.
А жизнь всего одна,
И мир для счастья тесен.
О, Натали, он знал —
Над ним судьба не властна.
И не твоя вина,
Что ты была прекрасна.

(А. Дементьев)

Наталья Пушкина

Как девочка, тонка, бледна,
Едва достигнув совершеннолетья,
В день свадьбы знала ли она,
Что вышла замуж за бессмертье?

Что сохранится на века
Там, за супружеским порогом,
Все то, к чему ее рука
В быту коснется ненароком.

И даже строки письмеца,
Что он писал, о ней вздыхая,
Похитит из ее ларца
Его вдова. Вдова другая.

Непогрешимая вдова —
Святая пушкинская слава,
Одна на все его слова
Теперь имеющая право.

И перед этою вдовой
Ей, Натали, Наташе, Таше,
Нет оправдания живой,
Нет оправданья мертвой даже.

За то, что рок смертельный был,
Был рок родиться ей красивой…
А он такой ее любил,
Домашней, доброй, нешумливой.

Поэзия и красота —
Естественней союза нету.
Но как ты ненавистна свету,
Гармония живая та!

Одно мерило всех мерил,
Что он ей верил. Верил свято
И перед смертью говорил:
«Она ни в чем не виновата».
(Н. Доризо)

А мне приснился сон
 

А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасён
Сергеем Соболевским….
Его любимый друг
С достоинством и блеском
Дуэль расстроил вдруг.
Дуэль не состоялась
Остались боль да ярость
Да шум великосветский,
Что так ему постыл…
К несчастью, Соболевский
В тот год в Европах жил
А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасён.
Всё было очень просто:
У Троицкого моста
Он встретил Натали.
Их экипажи встали.
Она была в вуали –
В серебряной пыли.
Он вышел поклониться,
Сказать – пускай не ждут.
Могло всё измениться
За несколько минут.
К несчастью, Натали
Была так близорука,
Что, не узнав супруга,
Растаяла вдали.
А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасён…
Под дуло пистолета,
Не опуская глаз,
Шагнул вперёд Данзас
И заслонил поэта.
И слышал только лес,
Что говорил он другу…
И опускает руку
Несбывшийся Дантес.
К несчастью, пленник чести
Так поступить не смел.
Остался он на месте,
И выстрел прогремел.
А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасён…

(А. Дементьев)
 

Глаголы Пушкина
 

И впредь шуметь его глаголам
По городам по всем, по селам,
По всей родной земле шуметь,
Будить к добру булат и медь,
Бессмертным эхом кочевать,
И жечь сердца, и врачевать.

(Е. Исаев)
 

Ай да Пушкин

А он и вправду бесподобный гений,
Неповторимый в просверках мгновений
И незабвенный в памяти веков, –
Таков вердикт всемирных языков.

И всё же, всё же, говоря по-русски,
Он сам себе оценщик: "Ай да Пушкин!"
И озорник на поприще амура.
Он весь – душа и ум без перехмура.

(Е. Исаев)
 

Болдинская осень

Вздыхает ветер. Штрихует степи
Осенний дождик – он льет три дня...
Седой, нахохленный, мудрый стрепет
Глядит на всадника и коня.
А мокрый всадник, коня пришпоря,
Летит наметом по целине.
И вот усадьба, и вот подворье,
И тень, метнувшаяся в окне.
Коня – в конюшню, а сам – к бумаге.
Письмо невесте, письмо в Москву:
"Вы зря разгневались, милый ангел, –
Я здесь как узник в тюрьме живу.
Без вас мне тучи весь мир закрыли,
И каждый день безнадежно сер.
Целую кончики ваших крыльев
(Как даме сердца писал Вольтер).
А под окном, словно верный витязь,
Стоит на страже крепыш дубок...
Так одиноко! Вы не сердитесь:
Когда бы мог – был у ваших ног!
Но путь закрыт госпожой Холерой...
Бешусь, тоскую, схожу с ума.
А небо серо, на сердце серо,
Бред карантина – тюрьма, тюрьма..."
Перо гусиное он отбросил,
Припал лицом к холодку стекла...
О злая Болдинская осень!
Какою доброю ты была –
Так много Вечности подарила,
Так много русской земле дала!..
Густеют сумерки, как чернила,
Сгребает листья ветров метла.
С благоговеньем смотрю на степи,
Где он на мокром коне скакал.
И снова дождик, и снова стрепет –
Седой, все помнящий аксакал.

(Ю. Друнина)

Есть в России святые места...
 

1
Есть в России святые места.
Если друг тебя в горе кинет,
Если вдруг на душе пустота,
Ты пойди приложись к святыне.
Поброди вдоль тригорских прудов,
По Михайловским ласковым рощам
Как бы ни был наш век суров,
Там все сложное станет проще.
И над Соротью голубой
Вдруг обратно помчится время.
Ты свою позабудешь боль,
Обретешь ты второе зренье...

2
Какие только не случались были –
Сравнится ль сказка с правдою иной?..
Тригорское, Михайловское были
Всего лишь селами, разбитыми войной.
И в тех аллеях, что для сердца святы,
Там, где поэт бродить часами мог,
Фельдфебель из Баварии впечатал
Следы своих подкованных сапог...
(Ю. Друнина)

наверх ▲

На Мойке
Сонет
 

У старых тополей из пушкинских времён
Так зелена листва и так свежо дыханье…
Я вижу добрый знак в их мерном колыханье,
Ответить рада им поклоном на поклон.

Поглажу старый ствол, представив на мгновенье
Что за спиной шаги далёкого певца…
И в бликах золотых мне вдруг блеснёт виденье,
Окрасит счастьем день черты его лица.

Пусть жизнь моя идёт своею чередою,
И далеко не всё вокруг ласкает слух,
Но старых тополей покоен властный дух
Над Мойкою — знакомою рекою…

И есть возможность тронуть ствол рукою,
Поймать губами тополиный пух.

(И. Малярова)

 Ещё стихи о Пушкине, Пушкину:  1   2

Стихи о знаменитых россиянах

наверх ▲